***

Следы беглецов повели Багылая от распадка прямо к малой реке, впадающей в Змею-реку, и пропали на берегу её. Осматривая берег, якут увидел рядом со следами от обуви – следы, оставленные голыми ступнями ног. Взгляд якута, не медля, перелетел на противоположную сторону реки. По его мнению, люди должны были быть там, на том берегу. Сняв с ног обувь, изготовленную из лосины, Багылай без особых затруднений перешёл реку и вновь отыскал следы русских.

Следы повели его по пади, которая должна была, как это точно знал якут, выходить к Змее-реке. Он был уверен, что русские за ночь вышли к этой реке и сейчас заняты постройкой плота, так как идти по берегу в русское стойбище далеко и тяжело, а плот вынесет их на Лену очень быстро. Однако, это мнение Багылая не оправдало себя. Выйдя к Змее-реке, он убедился, что русские и не думали двигаться в сторону Лены. Напротив, их следы были направлены против течения реки, дальше от Лены. Это несколько озадачило молодого следопыта, но он, не останавливаясь, решил идти туда, куда шли его враги.

Багылай измерял расстояние верстами. Но эта мера длины, как ни странно покажется, не включала в себя раз и навсегда установленное расстояние. Если он видел то, к чему идет, то, не принимая во внимание времени, затраченного на приближение к этому видимому, называл пройденное расстояние верстой. Иногда такая «верста» тянулась два-три километра, и Багылай, преодолевая их, говорил: «О, какая длинная верста, какая длинная верста!».

По берегу Змеи-реки шли «короткие вёрсты». Через каждые пятьсот-шестьсот метров один мыс открывал собою другой, что, очевидно, и послужило когда-то причиной назвать эту реку Змеёй. Пройдя шесть коротких верст – шесть изгибов реки – Багылай остановился, понюхал воздух и сосредоточенно прислушался. Пахло дымом. Костёр горел где-то очень близко. Якуту ничего не оставалось, как сейчас же оставить берег реки, и он сделал это, быстро углубившись в тайгу.

Подойти к костру русских на расстояние полувыстрела не составляло особого труда для Багылая. Поднявшись на местности значительно выше костра русских и удобно разместившись на ковре мха среди небольших ёлочек, образующих в этой части соснового леса скрывающий почву подлесок, Багылай стал беспрепятственно наблюдать за русскими.

Они были видны ему, как на ладони. Поглядывая на них, Багылай вспомнил о кусочках сушёного мяса, которые он прихватил из дома утром, на всякий случай, и, извлекая их по одному из кармана куртки, стал есть.

Якуту некуда было спешить. Тайга – его дом; преследование, осторожность, терпение и любопытство – его постоянная деятельность, его жизнь.

Русские сидели у костра по-таёжному, подстелив под себя свои ватные куртки. Очевидно, они только что закончили завтрак, и, отдыхая, тихо разговаривали. При разговоре – то один из них, то другой – пристально вглядывались в небольшой клочок бумаги и показывали руками на север.

Необыкновенно большой рост одного русского, чего Багылай не заметил раньше, и рыжие, как огонь яркие, густые и длинные волосы другого – отличали их друг от друга. Багылай назвал первого русского Сохатым, второго – Хорьком. Сохатый говорил мощным властным голосом, и Хорёк во всем соглашался с ним. Разговор русских продолжался недолго. Сохатый, аккуратно сложив листок бумаги, игравший в разговоре русских какое-то серьёзное значение, спрятал его и, подтянув к себе мешок с награбленными в доме Багылая запасами, – улёгся. Хорек быстро последовал примеру Сохатого. Багылай был удивлен беспечностью русских, видя, что они готовятся спать:

«Разве им неизвестно, что, ограбив человека, они вместе с добычей приобрели себе врага, который будет преследовать их? Или они считают, что хозяин дома куда-то тогда отлучился и сейчас находится далеко в тайге? А костёр? Кто, уходя, оставляет у своего жилища горящий костёр? Ай-яй! В их головах много пустого места!».

Солнце готовилось к закату. Где-то на горе, выше Багылая, квохтала серая копалуха, а внизу тихо шипела в берегах быстрая Змея-река. Багылай ждал… Русские проснулись поздно вечером, быстро взвалили на себя свою «добычу» и двинулись от реки на гору. Они прошли почти рядом с Багылаем. Шагая за русскими, якут чувствовал под своими ногами тропу, по которой он не один раз проходил. Через день ходьбы по этой тропе можно было выйти к реке, похожей на Змею-реку, с названием, неизвестным Багылаю. Отец Багылая не водил своего сына к этой реке, и Багылай нашел её после смерти отца, назвав её Тихой.

Русские, несмотря на темноту, не сбивались с тропы. Шли быстро, торопились. Якут, еле поспевая за ними, размышлял:

«Большой русский идёт здесь второй раз, потому что хорошо знает тропу и ведёт за собою Хорька. К рассвету они намереваются прийти к Тихой реке, потому что идут очень быстро. Их кто-то ждёт там, или, наоборот, – не ждёт. Кто есть на Тихой реке?».

Догадки Багылая вполне соответствовали действительности. Его вопрос «Кто есть на Тихой реке?» был, скорее всего, не догадкой, а выводом следователя. Да, на реке, которую Багылай называл Тихой, находился человек. Это был старатель-хищник Иннокентий Седых, которого знали на всех приисках Лены.

«Золотой» Кешка, выходя из тайги, устраивал в ленских деревнях пьяные оргии, разрешая принимать участие в них всем, кто пожелает. Были случаи, когда он, выходя из магазина торговца, заставлял последнего расстилать по дороге материю, что и проделывалось с усердием, как бы далеко ни следовал приискатель. Часто хозяину дома, в который желал «взойти» Кешка, приходилось прорубать топором глухую стену, так как «гость» не соглашался пользоваться готовой дверью. И новая дверь изготавливалась с превеликим удовольствием: на полученные за это от Кешки деньги можно было построить новый дом, лучше прежнего, а не только исправить изуродованную стену.

«Иннокентий Иванович – наш благодетель», – говорили селяне, выкачивая его золотые запасы. Но как только золотые запасы Иннокентия Ивановича иссякали, – он вновь превращался в «Кешку».

Последние годы Седых уходил в тайгу вместе со Степаном Кривым, таким же, как и Седых, ловким бродягой, но не под стать жадным. Так и в этом году, ранней весной они ушли вдвоём на Тихую реку, где Седых нашёл новое месторождение золота. Но что-то помешало их совместной работе. Что заставило Степана Кривого уйти от Седых после столь продолжительных совместных исканий, – догадаться трудно. По всей вероятности, Степану Кривому показалась мала его золотая часть.

Выбравшись из тайги на Лену, поклявшийся сжить со свету своего бывшего друга Кешку, Степан Кривой рассказал безработным приискателям о «богатом» золоте, которое скрывает от других Иннокентий Седых. Степан обещал вести на золото каждого, кто согласится участвовать в расправе с Седых, но таких среди приискателей не нашлось.

Тогда Степан сошёлся со знаменитым ленским вором Григорием Самоваровым (прозванным за свой огромный рост Саженью), давно выслеживающим Седых. Сажень несколько раз пытался найти в тайге золотое место Иннокентия, – и всё без успеха. Встретившись со Степаном Кривым, Сажень предложил ему свои услуги, пообещав убить Седых.

Степан в пьяном состоянии начертил на листке бумаги путь к золотому месту и отдал Сажени. Сажень заверил своего нового друга в счастливом исходе задуманного ими преступления, – а сам в тот же вечер утопил его в Лене, считая, что такой «помощник» теперь ему не нужен.

Иннокентий Седых, как рассказывал Сажени Степан Кривой, должен был скоро выходить из тайги из-за нехватки хлеба. Опасаясь упустить удобный момент, Сажень быстро договорился с другим вором, по прозванью Рыжим, – рыжим и на самом деле, – и они, на следующий же день после загадочного «самоубийства» Степана Кривого, направились перехватывать Седых. Путь, выбранный ими, шёл не по реке Тихой, как толковал об этом Сажени Степан Кривой, а окольным путём – через Змею-реку и хребты.

Эти два человека-зверя случайно подошли к жилищу якута Багылая и, не встретив в доме хозяина, унесли всё то, что могли унести. Сейчас они шли впереди Багылая по тропе, ведущей от Змеи-реки к реке Тихой…

С рассветом все трое – Сохатый, Хорёк, а за ними и Багылай, – вышли на правый берег реки Тихой. В густых зарослях черёмухи русские спрятали всё, что несли на себе. У большого русского осталось в руках только ружьё, а у Хорька – нож. Они быстро сняли с себя одежду и преодолели реку вплавь, спасая в поднятых над водою руках и одежду, и оружие. Одевшись, русские скрылись в молодом сосняке противоположного берега.

Багылай никогда не пытался переплывать Тихую реку и не знал тайгу на левом берегу её. Поэтому, переплыв реку, – так, как это сделали русские, – он стал сразу же осматривать берег.

Берег был мокрый из-за множества маленьких ключей, около которых совсем не росла трава. Тяжелый запах тухлых яиц затруднял дыхание. И когда Багылай попробовал воду одного ключа на вкус, – она оказалась очень солёной.

«Зачем ходить за солью в русское стойбище, – подумал Багылай, – и так далеко нести её на себе в тайгу, когда здесь так много соленой воды? Соленая вода – совсем хорошо! Теперь у меня будет много солёного мяса и рыбы!». Пробуя на вкус воду в каждом встречающемся на берегу реки ключе, Багылай спускался всё ниже и ниже по течению реки от того места, куда первый раз ступил, переплыв реку.

Но мы сделали бы Багылая очень неосторожным, рассеянным человеком, если бы решили, что он осматривал левый берег Тихой реки ради встретившихся на его пути солёных сероводородных ключей. О, нет! Причина его внимания к ключам была тесно связана с его приходом в эти места, или, вернее, с приходом сюда русских. Якуту, прежде всего, хотелось узнать, с какой целью пришли в эти места русские, и, второй задачей его являлось то, чтобы установить, сколько ещё русских есть на Тихой реке, кроме этих двоих – Сохатого и Хорька. О том, что на Тихой реке есть люди, Багылай уверил себя ещё ночью, когда шёл по тропе за русскими.

Утром он установил, что этой тропой, которой шёл он сам, шли Сохатый и Хорёк, никто больше не проходил, по крайней мере, в течение четырёх-пяти недель, и, по его мнению, если там, куда спешили Сохатый и Хорёк, есть люди, то их следы, свежие или давнишние, обязательно должны быть где-то здесь, на левом берегу Тихой.

Багылай прекрасно знал, что всякое событие не может произойти без движения, а движение всегда оставляет какой-нибудь след. Несмотря на то, что в сознании Багылая ещё оставалась вера в существование духов, которые, как ему говорил его отец, не оставляют следов и невидимы, он всё же надеялся когда-нибудь выследить даже их! Он так и говорил себе: «Сейчас я ещё молод. Но когда-нибудь я выслежу самого Сатану!».

И вот, наклонившись над руслом топкого ключа, к которому только что подошёл, Багылай заметил человеческий след, наполовину смытый водой. Это был ещё нестарый отпечаток человеческой ноги, одетой в ичиги из по-русски выделанной графлёной кожи. Точно такие же отпечатки Багылаю удалось найти и в сосняке, где только что прошли Сохатый и Хорёк, и их следы резко отличались от этого третьего следа.

Багылай сделал вывод: «Из этого места по берегу Тихой в сторону Лены пять-десять дней тому назад ушёл человек. Этот человек встречался с двумя русскими, за которыми я сейчас пришёл сюда. Ушедший на Лену человек при встрече с ними велел им быстро идти». Это заключение якута также соответствовало действительности. След в ручье был оставлен ушедшим от Иннокентия Седых Степаном Кривым, участь которого уже известна нам.

Еле заметная тропа вскоре вывела Багылая из сосняка к низине, где или когда-то было озеро, или шло его постепенное образование вследствие медленного опускания земли, подверженной из-за редколесья усиленному влиянию солнечных лучей.

На большом пространстве росли лишь низенькие худосочные ёлочки, а от огромных деревьев, вероятно когда-то плотно закрывающих своими кронами доступ солнечным лучам к вечно мёрзлой земле, повсюду чернели высокие пни.

Бадараан – удачное слово в языке якутов, обозначающее одновременно и топь, и болото, и плохую тропу, – как нельзя лучше подходило к этой местности. Зыбкий покров земли едва удерживал охотника, но он шёл, не останавливаясь, пока не достиг небольшого островка с устойчивой почвой, обрамлённого вокруг молодыми тоненькими лиственницами. Середина островка была лишена деревьев и представляла собой небольшую поляну с низкорослыми кустами шиповника.

Багылай не вышел из лиственниц на поляну, – там он оказался бы открыт для взора всякого, кто бы ни взглянул в сторону островка, – и, остановившись, стал осматривать островок. Плеск воды и своеобразные чмокающие звуки, которые слышал всякий, кто имел удовольствие бродить по топким болотам или грязным дорогам, вмиг изменили положение Багылая: теперь он не стоял, а сидел; его ищущий взгляд застыл в определённом направлении, а руки – готовили к действию курковку.

На поляну островка, тяжело дыша, вышел небольшой, но крепко сложенный, с буйно разросшейся бородой, человек. За его плечами висел походный кожаный мешок, в руках он держал длинный шест и тонкую бечеву, собранную, как лассо.

Положив всё это на сухую землю островка, человек, не спеша, стал стаскивать со своих ног набухшие водой ичиги. Это был Иннокентий Седых. Он готовился хорошо отдохнуть на островке, преодолев изрядный и трудный участок своего пути.

Где-то очень близко от Багылая послышался тихий шелест кустов, и вслед за шелестом грянул выстрел. Прижав обе руки к груди, Седых быстро вскочил. Его лицо побелело. Так он, как бы в тяжёлом раздумье, стоял несколько секунд, не пытаясь найти взглядом своего врага, предательски пустившего в его грудь свинцовую пулю. Тихи, но внятны были его последние слова:

«Стёпка продал, сукин сын!..».

Багылай не понял смысла слов, произнесённых умирающим золотодобытчиком. Но он запомнил эти слова и мог повторить их, нисколько не искажая, спустя неделю, месяц, – как повторял свистом трель маленького пернатого певца, поселившегося у его таёжного поместья. Багылай видел, как бородатый человек, скрипя зубами и касаясь земли только кончиками пальцев босых ног, вытянулся, точно струна, и упал, не сгибаясь.

К убитому вышли двое, по чьим следам пришёл сюда молодой якут. Они торопливо ощупали одежду своей жертвы и, ничего не найдя, почти одновременно протянули руки к кожаному мешку, лежащему здесь же, около убитого. Сохатый (Григорий Самоваров, или Сажень) опередил Хорька.

Открыв мешок, он вытащил из него небольшой узелок и поспешно сунул в карман своей куртки. Хорёк что-то сказал Сохатому и протянул к нему обе руки. Глаза Хорька жадно заглядывали в карман куртки своего сообщника, протянутые руки дрожали. Сохатый, ничего не отвечая Хорьку, отмахнулся от него, повернувшись к нему спиной. «Бесполезные разговоры!» – таков был жест Сохатого.

В этот миг произошло то, чего никак не мог ожидать затаившийся неподалеку Багылай. Хорёк сильным взмахом правой руки вонзил в спину Сохатого лезвие своего ножа. Сохатый без крика опустился сначала на колени, затем ткнулся в землю вниз лицом. Нож Хорька так и остался в его спине, поблескивая металлической рукояткой.

Рыжий запустил руку в карман куртки своего заколотого друга, вытащил свёрток, взятый Сохатым из мешка Седых, прижал его к животу, как бы намереваясь броситься бежать. Глаза притаившегося Багылая зло блеснули. Он рывком вскинул ружьё и прицелился в голову Хорька. Багылаю оставалось только нажать на спусковой крючок, чтобы уложить на месте рыжего убийцу, но он не торопился.

Багылай слышал, как стучат зубы, и видел, как дрожит всё это жадное образование в образе человека, но не мог знать, что думает и говорит это существо. Якуту хотелось что-нибудь сказать этому человеку. Что и как сказать? И только потому, что из головы Багылая не выходили слова, произнесённые перед смертью Иннокентием Седых, – он громко проговорил:

«Стёпка продал, сукин сын!..».

Хорёк в ужасе метнулся с поляны, выронив из рук тяжёлый сверток с золотом. Смертельный страх сжал беспощадной рукой всё его неуклюжее бездушное тело. Округлившиеся глаза Хорька были страшны. Не видя ничего перед собой, он сбежал с островка в трясину и стал погружаться в липкую сосущую жижу.

Даже эхо не ответило на его нечеловеческий крик ужаса.

Тайга любит тишину…

Павел Прийдак

1   2   3   4

***

• Дополнения к фундаментальным словарям русского языка

• Как правильно?..

• Новейшая фразеология. Дополнения к сборникам фразеологии и крылатых слов

• Новейший словарь аббревиатур русского языка

• Ономастикон (Словарь личных имен)

• Словарь цветов и цветовых оттенков